1 июня в клубе The Place группа «Не'мой фронт» сыграет Совершенно летний концерт. А потом ее солист, Женя Серзин, уедет в Нью-Йорк с гастролями МДТ. Мы поймали его в последнее майское воскресенье в промежутке между репетициями, спектаклями, встречами со студентами и рабочими поездками и расспросили о его группе, жизни и творчестве в музыке, театре и кино.

– Ты всегда хотел идти в театральное или рассматривал другие варианты?
– Я в театральный институт не собирался поступать. Я ходил в детскую театральную студию, и мне это показалось фальшивым, нудным и неправильным делом, что я открестился от театра. У меня в Мурманске была небольшая рок-команда, и в Петербург я приехал поступать на библиотекаря, потому что мне казалось, что эта учеба предоставит мне общежитие, отсрочку от армии и свободное время. И у меня будет возможность заниматься, тем, чем я хочу. Мой брат к тому времени уже заканчивал первый курс у Фильштинского. Я сходил к ним на показ по Чехову и увидел театр в хорошем смысле этого слова. Это было честно, искренне, непошло. Тогда в театральной школе меня отталкивало не творчество, а именно тусовка. Она в основном состояла из девочек, и творчество для них, на мой взгляд, было, вторичным, а главным было кто как одевается, кто что играет – это было мне неинтересно. А в этой компании творчество было на первом месте, и я подумал, что хочу попробовать поступить.

– То есть, ты планировал собрать группу?
– У меня всегда была необходимость личного высказывания. Мне не нужен текст других авторов, у меня есть свои мысли и чувства, которые я так или иначе формулирую. И мне необходимо этим делиться.

– А как сложился коллектив – ты целенаправленно собирал конкретных людей, или это происходило стихийно?
– Мне очень повезло, со мной учились хорошие большие музыканты. Например, Андрей Злобин (сейчас он живет в Москве, много лет работал в театре Вахтангова). Он писал и пишет потрясающую музыку. Мне кажется, театральных и кинокомпозиторов его уровня очень мало. Хотя у него нет музыкального образования (как и у меня). Но у него интересное музыкальное мышление, он понимает музыку не с точки зрения науки, а с точки зрения жизни, его музыка всегда интерпретирует какие-то переживания. Он внимает жизни, впитывает ее, реагирует на нее. Он из Закамска, и у него большой жизненный опыт, такой пацанский. Он из сора – большой раскрывшийся цветок. По сути становление «Не'мого фронта» – это наш тандем. И он во многом меня подтянул в музыкальном плане, и я ему безмерно благодарен. А вообще группа была большая, на первом концерте в ней было больше десяти человек.

– А после окончания института как ты искал кого-то на замену? Если люди стояли с тобой у истоков, наверное, было очень трудно их заменить?
– Самое главное в поиске музыкантов – чтобы у них было мышление в твоем направлении. Чтобы человек сразу понимал, что тебе нужно, как реализовать твою задачу и оформить твое высказывание. И сейчас у нас – сформировавшийся крепкий коллектив, за исключением ударника. Мы пока не можем обрести профессионального человека, потому что если был такой период, когда мы себя воспитывали и могли все вместе расти, то сейчас мы на таком уровне, что кого-то выращивать нет возможности, и нужен профессионал, заинтересованный в том, что мы делаем. Есть очень хороший сессионный музыкант, но для него это работа, а хотелось бы найти того, для кого это будет соавторством, вкладом в общее творение.

– Несмотря на успехи в музыке, значимая часть твоей жизни – это актерская карьера. Расскажи о самом запоминающемся опыте?
– Наверное, это спектакль «Братья и сестры 2015» Льва Абрамовича Додина. Это спектакль-эпос, он очень серьезный и подробный, идет 8 часов, у меня там очень хорошая роль. В первом составе ее играл Сергей Афанасьевич Власов, я очень его люблю. И мой Егорша совсем не похож на того, которого играл он. Это отдельная тема, на которую я могу написать книгу! Мы ездили в экспедицию, были в тех краях, чтоб лучше понять своих героев. Я раньше скептически относился к словам артистов, что они проживают жизнь персонажа. А здесь из-за того, что мы живем в нем три года, и спектакль сильно вырос за это время, у меня есть ощущение, что я не то чтобы проживаю, но исследую большой и серьезный человеческий путь. И я, может, все еще очень далеко нахожусь, но приближаюсь к какой-то подлинной человеческой правде. Это очень хороший театр, такой, которым мне хотелось бы заниматься.

– То есть, это не только актерский, но и человеческий опыт?
– А разницы нет. Есть опыт «играть», но мой персонаж не может думать лучше, чем я умею в жизни. Как я развиваюсь и расту – так развивается и он. Как я отношусь к действительности, так и персонаж в своих рамках и условиях относится к ней. Каждый новый раз я играю иначе. И парадоксально то, что этот текст невероятно актуален. Это про послевоенные годы, про ужасающий тоталитарный строй. И это то, что сейчас развивается в нашей стране. И если включить воображение, можно представить, что те обязательства, которые несли люди почти сто лет назад, могут возникнуть перед нами. И это очень страшно.

– Ты играешь, и в театре, и в кино. А что ближе?
– Рок-н-ролл!

– А где рок-н-ролла больше – в театре или в кино?
– Рок-н-ролла больше в моей душе. А если серьезно – когда как. Я снимался в «Лете» у Серебренникова – и вот это был рок-н-ролл. Потому что там созидала любовь. У меня были интересные проекты в кино с очень хорошими режиссерами и очень интересными ролями, но это уникальный опыт, который я ни с чем не сравню. У нас не было задачи сделать работу хорошо, даже, как мне кажется, снять кино. Была задача большого художественного высказывания, задача что-то сотворить, что-то прекрасное. А это куда больше, чем кино. Даже атмосфера была особая – не обязательств по договору, не принуждения, а созидательной любви. Я убежден, что в этом мире созидать по-настоящему может только любовь. И для меня в этом смысле это был показательный, колоссальный опыт.

– А чем-то еще кроме этого опыта отличалась работа с Кириллом Серебренниковым от работы с другими режиссерами? Технически, инструментально?
– Ну, кинопроизводство имеет определенные законы. Кирилл Семенович в целом гораздо более подробно подходил: у нас были репетиции, общая читка, мы что-то обсуждали, прорабатывали. Понятно, что все невозможно успеть. Но главным все же была атмосфера на площадке: когда работает большая семья, которая при этом так себя не называет. Вот говорят: «У нас театр-дом». А там нет ни дома, ни театра, только название. Никто не вешает ярлыков, а просто все происходит. Это было чудо для меня!

– Когда началось дело «Седьмой студии», и в разгар создания фильма Серебренников оказался под домашним арестом, что вы чувствовали этой семьей?
– Моя коллега Лиза Боярская, невероятная актриса, потрясающий человек, выложила пост в защиту Кирилла Семеновича. И рассказывала о том, как почитала комментарии, которые под ним написали. Что он ворюга, что так ему и надо. Я несколько раз ездил в Москву на досъемки «Лета», на озвучание, ехал с таксистами, они говорят: «Да все про него известно!». Насколько люди хотят НЕ верить в правду! Во-первых, почему люди, не имея никаких доказательств, свято верят в виновность невиновного. Во-вторых, почему их не интересуют реальные проблемы, которые их окружают? То же дело «Седьмой студии» и другие подобные отвлекают от того, что реально происходит в стране. И самое страшное, что люди охотнее обсуждают вымышленные проблемы и судьбы людей в сериалах, чем решают свою жизнь. Страшно, грустно, но это пугает больше всего.

– А вот эта семейная атмосфера, можно ли сказать, что она помогла вам это преодолеть?
– Ничего ведь еще не закончилось, мы ничего не преодолели.

– Но как минимум фильм завершен, это большой шаг.
– У меня не было цели сняться в фильме. Сделать что-то хорошее – да. Если это получилось – слава Богу. Но вопрос о свободе Кирилла Семеновича для меня гораздо важнее, чем кино. Потому что я убежден: ничего не может быть выше человеческой жизни. Никакая государственная идея, никакое произведение искусства. Человеческая жизнь, человеческая независимость стоят куда дороже. Поэтому этот вопрос не решен.

– Возвращаясь к театру. Больше всего ты сейчас работаешь с двумя режиссерами – это такой маститый Лев Абрамович Додин и молодой и перспективный Семен Серзин – твой брат. Чем отличаются их художественные методы и ощущения от работы с тем и другим?
– Можно начать с того, что я ухожу из МДТ, и с 1 августа я официально уволен.

– Почему?
– Потому что устал. Лев Абрамович настаивает на том, что театр – это смысл жизни. Мне кажется, что человек важнее театра. Взаимоуважение важнее искусства. Великое искусство может строиться на дрессуре, страхе, авторитете, но того же самого можно добиться любовью. Это наполнит участников процесса силой, и итог будет иметь больший резонанс. А это все пока только высасывает, я кончился в этом плане. Хотя это легендарный театр, то, что я теперь не вписываюсь в его взгляды – мои проблемы, не его. Я благодарен этому опыту, мы расстаемся друзьями, я отказался от проекта в Москве и большой работы в кино, чтобы доиграть спектакли. А если говорить о разностях художественного метода, то Лев Абрамович, как большой художник – он вообще невероятный человек, я им восхищаюсь, он очень крутой – всегда имеет четкое видение того, чего он хочет. И ты – это мое субъективное мнение – всегда исполнитель, инструмент в его оркестре. Но мне хочется думать, что я не просто и не только инструмент. В этом театре невозможно быть творцом, а мне хочется делать то, что я хочу.

– И с Семеном это получается?
– У него есть четкая картинка того, что он себе представляет, он знает цель, но он очень восприимчив и не так жёсток. И имеет способность обогащать спектакль за счет «приносов» артистов, украшать его.

– Немного в сторону скажу: мне очень понравился спектакль по Рыжему [«Как хорошо мы плохо жили»], и твой момент про манекен – прекрасный.
– Спасибо большое, я очень рад. В этом случае, кстати, Семен не репетировал со мной, он дал текст, и я сделал его так, как я понимаю. У нас у каждого был свой кусок, который мы играли по-своему. И Семен, если что-то не подходило, просто «доворачивал» смысл. Мы все взрослые люди, можем сами что-то сделать.

А споры бывают с Семеном?
– Нет. Насчет искусства мы с ним дискутируем иногда, у нас разные представления. Но когда мы работаем, у нас есть четкая иерархия: он – режиссер, я – артист. Я могу что-то предложить, с чем-то не согласиться, но я выполняю то, что он мне говорит. Я пишу музыку для его спектаклей – тут то же самое.

– Если не брать дальнейшие планы, получается, что ты играешь в театре, занимаешься со студентами, пишешь музыку для театра и кино, снимаешься в кино, сочиняешь песни...
– А еще у меня есть одна пьеса, которую недавно перевели на эстонский! Называется «Мальчик и птица», она есть в открытом доступе.

– А как так получилось с эстонским? Она будет ставиться?
– В Таллине живет мой «Эстонский фан», как он сам себя называет, завлит в театре в Тарту. Может быть, ее поставят. Мне кажется, она очень несовершенная, хотя там есть хорошие места. Но это не большая драматургия, без претензий.

– Ты хочешь развиваться как драматург?
– Я об этом не думал. Возникла идея – сел, написал. За два дня. Есть задумка еще одной, но пока я знаю только финал.

– Как тебе удается все совмещать?
– А совмещать – не удается. По-настоящему не удается ничего, все по чуть-чуть.

– Отдыхать получается?
– У меня еще двое детей и жена. Поэтому когда я прихожу домой, там тоже нужно много делать. Получается отдыхать, но нечасто. Хотя сейчас, когда я ухожу из театра, мне гораздо легче, потому что был период, когда я играл 25 спектаклей в месяц, и репетировал каждый день, без выходных: приходил в театр к 11.00 и уходил в полночь. И это продолжалось полгода. А сейчас у меня есть возможность выдохнуть. Даже то, что я встречаюсь со студентами – это тоже мое свободное время, его раньше не было.

– А как ты любишь отдыхать?
– Я очень люблю ездить на море. Я из Мурманска, мы ездили с родителями каждое лето, это для меня очень важно. Я люблю тепло, солнышко, люблю купаться. Но в целом, если я могу найти хотя бы час в день просто побыть в уединении со своими мыслями – мне уже достаточно. Мне немного надо.

– Может быть, теперь ты сделаешь больший упор на музыку?
– Я не могу ничего планировать, судьба так нас заворачивает... Но был бы рад писать песни и играть их. Это мое, это мои песни, я люблю их, я их сочиняю, я хочу, чтобы их слышали, мне кажется, там есть вещи, о которых можно задуматься, о которых не бессмысленно услышать. Я очень хочу этим заниматься.

– А если вдруг так сложится судьба, что и театр и музыка станут невозможными, чем ты будешь заниматься?
– Как может не получиться с музыкой? Она же во мне! У меня есть гитара, есть я, есть жизнь вокруг. С музыкой я договорюсь всегда. Вопрос, как зарабатывать деньги, меня волнует во вторую очередь. Как жить так, чтобы остаться собой, чтобы быть порядочным по отношению к другим, что быть добрым, честным – вот гораздо более ценные и сложные вопросы. Важно их решить.

– Для тебя их решение связано с музыкой?
– Это связано с моей жизнью: как я смотрю на мир, как помогаю близким, как реагирую на ненависть в мой адрес. Это большие духовные человеческие вопросы. У меня это выражается в музыке. Но главное – это не стать негодяем. Хорошим быть сложнее, чем плохим, тем более в наших реалиях, когда все на тебе хотят поехать.

– А о чем ты мечтаешь? Ну, кроме того, чтобы быть хорошим человеком?
– Я хочу стать рок-звездой!

– И где выступить?
– Конечно, я хотел бы сыграть на стадион. Но на стадион не случайных людей, а тех, кто пришел послушать мои песни.

– А сыграть кого-нибудь мечтаешь?
– Я хочу сыграть Зилова в «Утиной охоте». Мне кажется, я чувствую с ним внутреннее тождество, душевное. В его одиночестве, в его попытке обрести призрачное, ускользающее счастье, в его наивной вере в возможность этого счастья. Мне кажется, он очень чувственный человек, трогательный, восприимчивый, откликающийся.

– А то, что ты актер, помогает тебе в музыке?
– Мешает. Потому что я привык играть на сцене. А когда я пою свои песни, я не могу играть. И поэтому я становлюсь скованным и зажатым, я скромничаю. Мне почему-то немного неловко за свои песни, хотя они мне очень нравятся.

– А есть в вашем коллективе что-то специфически актерское, что вас отличает от обычных музыкальных групп?
– Конечно! Содержание и его музыкальное решение. Может, это хвастовство, но я очень мало слышу музыки современных авторов, которые говорили бы о серьезных вещах, по-настоящему. Есть поэт такой Сергеев, молодой парень, моложе меня. Вот он меня потряс своими стихами. Это очень круто, когда большие серьезные мысли находят красивое поэтическое выражение с непростыми художественными приемами. И на таком уровне в плане текстов не существует никто из молодых музыкантов – или я их не слышал. И плюс у нас есть гитарист Алишер Умаров, он закончил курс Бызгу, есть басист Игорь Ушаков, он закончил курс Ласкари, Паша Чернейкин, он закончил консерваторию. Они потрясающий музыканты, но помимо техники они выстраивает свои партии относительно содержания. Для меня они – уникальная находка. Им достаточно услышать, что я пою, и они как будто берут мелодии из моей головы.

– К вопросу о художественной составляющей. У тебя в песнях много отсылок к художественным произведениям. А какие художественные и литературные произведения тебя вдохновляют?
– Вообще изначально название группы «Не'мой фронт» возникло от рассказа Платонова «Фро». В школе я прочитал его, и он очень в меня попал, причем я идентифицировал себя не только с главной героиней, но и с ее отцом, и ее возлюбленным. Изначально я предполагал себе творческий псевдоним «Немой Фро».

– А группы любимые? Ты фанател по кому-нибудь?
– Есть много групп, на которых я вырос и обожаю их по старой памяти – «Кино», «Сплин», «Аукцыон», Led Zeppelin, The Beatles, Bob Marley...

– А ты как-то включаешь себя в музыкальный контекст? Может быть, считаешь кого-то предшественником, учителем?
– Многое может угадываться в моей музыке из того, что на меня повлияло, но не скажу, что я последователь чего-то.

– А как ты относишься к сравнениям? Со Сплином, например, с МультFильмами?
– Раньше я очень обижался на это, но со временем перестал. Если мы похожи на кого-то – в этом нет ничего страшного. Тишина в этом мире существовала так много тысячелетий назад, и кто-то придумал первый звук. Меня можно сравнивать даже с ним. Мне просто нравится, когда люди говорят, что им нравятся мои песни.

– Вашей музыке очень идет камерный формат, такой душевный, есть ощущение личного обращения тебя ко мне как зрителю. В формате клубного концерта не теряется эта атмосфера?
– Нет, я как обращался к тебе лично, так и буду к тебе обращаться. Такое общение – это очень важно. Я не хочу петь лозунги. Это то, чего нам очень не хватает – частное взаимопонимание, «услышивание» друг друга, частное высказывание. То, что нас окружает – реклама, СМИ... Диктор не обращается к тебе лично, как и депутат, для них мы масса, население. А меня интересует каждый отдельный человек.

– То есть, когда ты будешь рок-звездой и соберешь стадион, ты тоже будешь адресоваться к каждому конкретному человеку?
– Я надеюсь, что мне хватит на это мужества и сил.

– Ты едешь на гастроли в США с МДТ. Там планируешь сыграть концерт?
– Да, я думаю об этом, узнаю у знакомых, в каком-нибудь клубе обязательно сыграю.

– А как ты думаешь, американскому слушателю с его менталитетом близки будут твои песни?
– Чисто по-человечески, я думаю, между нами с тобой и американцами разницы нет никакой. И они так же чувствуют, переживают, думают, как и мы. У них есть другие предлагаемые обстоятельства жизни, но по факту они такие же, не с другой планеты. Моя правда не будет отличаться от их правды. У меня был очень интересный опыт в Эстонии. Я пел в русском ресторане в городе Тарту. Хозяйка ресторана, русская женщина Ольга, пригласила своего друга, эстонца. Он не понимал ни слова по-русски. Весь концерт он сидел ко мне в профиль, совершенно невозмутимо. И сказал потом, что ему очень понравилось. Что ему понравилось? Видимо, что-то почувствовал. Если что-то настоящее случается, ты к этому так или иначе можешь подключиться.

Источник